Unamuno in Russian

 

“А я хочу жить один!” —

заявил мой сын. —
“И тогда я не буду ни стричься, ни мыться!”
А сестра возразила:
“Один? Одному легко заблудиться,
будешь плакать — никто не услышит”.
Я же, деток подслушав, подумал:
в самом деле, кто одинок,
тот, сбившись с пути, заплачет,
и никто не придёт на помощь, —
только кто из нас не одинок?
Каждый живёт один,
каждый сам по себе,
наша жизнь — одно одиночество,
все мы плачем, блуждая по миру,
и никто нас не слышит.

* * *

Покоясь на постели,

как в гробнице,
я дожидался наступленья сна.
А рядом спал в уютной колыбели
мой сын.
Чуть дальше, в глубине
жилища, под зелёным светом лампы,
три силуэта виделись неясно,
три согнутые тени, что шептали
“Аве, Мария”.
То были мать, жена, сестра.
И показалось мне,
что нахожусь я в странном пограничье
между мирами, тем и этим —
и оба равно далеки.
А вдоль по тихим комнатам, в которых
витали души,
ускользнув из тел моих детей,
в глубокий сон доверчиво ушедших,
скользили шёпоты,
вбирая их дыханье.
И мне в моём бессонном полусне
подумалось:
а вдруг я — умер?
И неужели вечность — лишь виденье,
картина в раме,
символ бытия?
Я чувствовал, что в тёмной колыбели
рождается, как еле слышный вздох,
ворочаясь во сне, душа младенца.
Я протянул десницу,
чтоб прикоснуться к маленькому тельцу
и убедиться:
сумерки пока ещё лелеют
дитя из тёплой плоти,
сгусток веса.
И ощутив ладонью
тепло его дыханья,
я подумал в полудрёме:
нет, я жив!
А три согбенных тени,
кучно слившись,
не двигались,
и свет зелёной лампы
был столь же неподвижен,
и тишина незыблемо стояла,
и в этой атмосфере,
сгущённой, словно ладана куренье,
незримой, словно звук,
рождались медленно,
как капли рос ночных,
и растворялись в тёмном небе
слова — “Аве, Мария”.
Я понял, что есть Вечность…
А дальше — Пустота…
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Проснувшись поутру,
и вглядываясь в смутные размывы,
куда уходят все воспоминанья,
я ощущал, как в отсвете зелёном
витает неизменное виденье
и медленно истаивают звуки:
“Аве, Мария”.

перевод: Лариса Валентиновна Кириллина